Наркоманки с голыми задницами, катающиеся в истерике по полу; престарелые гомосексуалисты; классики, ласкающие молодежь, групповое вылизывание грудных мешочков; ходьба по столам; изрезанные разбитыми бутылками поэты; летающие вокруг сцены осколки жирной курятины; пьяные арт-критики, избивающие пьяных зрителей; врывающиеся с автоматами менты, уволакивающие творцов с белой горячкой; шокированные и вопящие официантки: «Где же литература?»; выступающие смеси из обкуренных художников и переполненных водкой поэтов; химерный рев; захват сцены аматорами с баяном; драки и разбитые микрофоны; коньяк, вылитый на хохочущие морды; сплетающиеся языки и судорожные танцы… видит бог, Дон Дракон Люцифер – это именно то, что случилось во Львове. Это именно то, что должно было случиться с украинской культурой, которая возгордилась, мнимо воспарила над своим читателем-зрителем, коему в дослемерское время была отведена постыдная роль чумазой черни, ничего не смыслящей в ювелирном устройстве души.

И все же, нижеследующий текст – это скорее преждевременная критика украинского слэм-движения, нежели радостная его похвала. Критик Юрий Володарский верно подмечает: «Вы выпустили джина из бутылки». И это, собственно, момент, к которому некогда пришло слэм-движение в США. Тогда звучали аналогичные фразы: «Мы породили монстра».

Что ж, не стану отрицать – освобождение джина или рождение монстра было одной из стратегических задач нашего движения. Мы всячески потворствовали возникновению ситуации культурного терроризма и джихада из «низших слоев культуры»; ситуации, в которой культурное пространство будет объемным, вмещающим в себя абсолютно разные, - не только высоковысокие, но и анималистические, диковато-варварские явлености. Мы сопутствовали революционному арт-пламени особо чудовищных форм. Тем не менее, некоторые ярые поклонники украинского слэма, с которыми мы столкнулись во Львове, поняли мои идеи превратно – несколько убого, упрощенно и, осмелюсь заметить, контрреволюционно.

Да, наш слэм воспел поэзию в состоянии извращения и уродства, но мы любим эти уродство и извращение в моменты расцветания их эстетики, в моменты их наполненности пронзительным содержанием. Слэм – это утонченная ходьба по кромке между искусством и его полным уничтожением. Во Львове эта грань периодически нарушалась в сторону тоскливой аннигиляции, за которой больше нет прекрасной демонической любви – лишь морок, заляпанный воплем ради вопля. Были моменты, когда слэм затухал, затухала гармония его осмысленной ненависти, нивелировались все его глубинные ценности и все оборачивалось вечером в духе «Mishka! Matreshka! Vodka!». Были моменты, когда форма и содержание, театр и бой более не имели смысла – возгоралось лишь пролетарское подражание нашему модному хаосу; запускалась его симуляция - банальная пьянка, терапия для обывателей.

«Чего же вы ожидали, ироды?», - спросит осуждающая и радующаяся крошка из консервативного легиона. Мы манифестируем хаос и упадок традиционного духа, но мы никогда не говорили, что готовы лишить наше дело поэзии и эстетики. Да, эта поэзия и эстетика потрясающе омерзительна в глазах наших критиков, но она, все же, поэзия и эстетика. Слэм – это зубастая форма, подкрепляемая зубастым содержанием. Одно без другого невозможно (наша история тому пример). Богохульство, гадость, бесчинство и дерзость – это прекрасно лишь тогда, когда происходит ради иной поэзии, но ни в коей мере не ради самих богохульства, гадости, бесчинства и дерзости. Мы не люмпены культуры, мы - сердитые поэты. Мы любим изнасилование лишь в контексте выбранной нами миссии, и не считаем, что мертвая женщина с кровоточащим влагалищем – это сколь либо прикольно и контркультурно само по себе. В случае слэма, между поэтическим джихадом и рыгаловкой – прозрачная корочка льда. И ее нельзя рвать, ибо разрыв ее - момент превращения радикальных эстетов в радикальных обывателей.

Когда первые ряды начали бросать куриные кости в выступающих, большинство из «метателей» не занимались изъявлением своих подлинных эмоций. Они делали это, потому что думали, что от них этого ждут (позже они в этом признались). Поэты ревели и ломали микрофоны не потому, что ревело и пенилось их огненное сердце, но потому, что им показалось, что так нужно делать ради слэма. Многие из увиденных мною реакций имели не поэтические, не революционные, а обывательско-потребительские корни – ложное понимание приоритетов слэма.

Впрочем, главное похабство произошедшего даже не в наигранности тех или иных реакций, а в общем тонусе. Как известно, публика на слэме вольна самовыражаться как ей угодно, пить и принимать что ей угодно. Любая реакция ценна, но это должна быть реакция на увиденное, реакция на изображаемую поэзию. Во Львове никто никого не слушал, зато все жутко перлись от самой возможности покричать: «Хуйня!», «Гавно!». Эти возгласы стали для львовской студенческой публики единственным содержанием слэма, и в этом, как мне кажется, потенциальный момент слэмоумерщвления – нечто, что необходимо подавить в корне.

Возможно, я намеренно сгущаю краски, ведь львовский слэм в итоге получился едва ли не лучшим за всю историю движения, но на нем мне увиделись симптомы раковой опухоли, болезни, которая может погубить все то, что мы строили последние месяцы. Если мы не присмотримся к вышеописанным симптомам, то слэм станет легитимной формой исключительно звериного бытия, утратит свой дар искусства, гуляющего по грани. Собственно, этот дар и есть главная прелесть слэма. Похерить его значит похерить движение. И если слэм ничем не будет отличаться от банальной пьянки двух строителей на кухне, то к чему тогда вообще им заниматься? Побухать и погадить можно и без всей этой высокопарной риторики да ссылок на принадлежность к культуре.

Слэм родился 19 мая 2006 года на теплоходе «Эльбрус» в Киеве. С тех пор он уже успел стать эпидемией, подобно «бойцовским клубам» Паланика. Вне зависимости от деяний основателей слэма, его очаги вспыхивают по всей Украине – во Львове, Харькове, Ялте, Виннице, Запорожье, Луганске… Я хотел бы напомнить организаторам, участникам и зрителям слэмов: Вы прекрасны лишь тогда, когда подчиняете хаос, трансформируете нойз в суровое искусство. И если ваша единственная цель - завоевать право кинуть кость или разбить тарелку, то я выражаю вам свое омерзение и брезгливость. Слэм создавался не для быдла. Слэм создавался для ребятишек со стальными хохолками и гомерическим хохотом за пазухой. Если это не будет осознано всем движением, каждым слэм-мастером, каждым слэмером от Запада до Востока, от Севера до Юга, то все наше движение – это пиздеж и провокация; сопли рабов на службе народной массы и ее псиных материальных культов.

Слэм – это тонкая игра. Легко выйти на сцену, оскорбить всех и получить бутылкой в голову. В конце концов, никто не захочет участвовать в вечерах, единственная цель которых – абсолютное унижение и хлюпанье экскрементов. Цель слэма – не жест в виде оскорбления, а достижение предельной точки кипения, и последующее ее удерживание. Мы любим бесноваться, крушить и совокупляться в публичных местах; мы любим шуметь и ненавидеть, но мы также обязаны помнить, что война должна быть изящной, захватывающей и осмысленной. Разламывая черепа, мы не должны забывать о нашей поэзии и эстетике. Это и есть наша Идея. Без этой Идеи нет нашей Энергии, без нашей Энергии нет нашего Движения.

***

На обаятельном и опасном слэме во Львове участвовали: Герман Лукомников, Анна Русс (в паре с Геннадием Каневским), Павло Коробчук, Светлана Поваляева, Богдар-Олег Горобчук, Дмитрий Лазуткин, Александр Ройтбурд, Игорь Чацкин, Всеволод Емелин (вне конкурса), Анна Римаренко, Артур Белозеров, Андрей Мудрый, Пестончег, Дмитрий Строцев, Андрей Хаданович. В полуфинале столкнулись: Лукомников, Хаданович, Ройтбурд, Пестончег, Строцев, Русс\Каневский. В финале: Лукомников против Хадановича. Победил белорусский поэт Андрей Хаданович. Слэм-мастер: Анатолий Ульянов. Балмейстер: Ростислав Соколовский. Главный приз: $400. Организаторы: журнал культурного сопротивления «ШО» (Александр Кабанов) и Второй Международный Поэтический Фестиваль под кураторством Остапа Сливинского.